Сказка для смелых
Творчество Романа Михайлова вряд ли знакомо очень широкой аудитории, однако и его фильмы («Сказка для старых», «Отпуск в октябре»), и сборники сказок, и роман «Дождись лета и посмотри, что будет», по которому сам Михайлов снял фильм, известны тем, кто следит за серьёзной интеллектуальной линией в современном искусстве.
То, что Евгений Гельфонд с труппой Нового Художественного театра обратился к произведениям Михайлова, неожиданно только на первый поверхностный взгляд. Эта «неожиданность» ощущается теми, кто воспринимает художественный вектор театра, как ориентацию на классику в сугубо традиционном ключе, не вникая в глубину и современность классических смыслов. Вместе с тем, НХТ обращается именно к той современности, которая, несмотря на своеобразие и априори новый художественный язык по смыслу и духовно наследует классике.
Сказки Романа Михайлова и привлекли внимание режиссёра Евгения Гельфонда своим содержанием, далеко выходящим за рамки даже выбранного самим автором стиля повествования.
По своему внешнему пласту произведения Михайлова странные, в чём-то таинственные, так как наполнены знаками, символами, которые далеко не всегда считываются массовым читателем/зрителем, в них часто встречается тема больной психики, связанных с этим сюжетных ходов. Но это только обманчивый первый уровень. Если проникнуть чуть глубже, то странности проясняются: символы, в основном коренящиеся в христианской культуре (а также и в иных культурах, изучаемых Михайловым) становятся вполне понятны именно через узнаваемый культурный контекст, а тема «сумасшествия» тоже обретает вполне себе условные очертания, уводящие и к юродству, и к мнимости болезни, и к метафоричности «безумия», которое может быть понято, как некое константное состояние человечества (вспомним у Высоцкого – «и вся история его – история болезни»).
Так Александр Майер в роли Отца (Евгений Гельфонд недаром выводит в названии спектакля слово «отец» с большой буквы, так как говорится о Творце) ласково говорит двум молодым героям – «Люблю я вас, сумасшедших», и зритель сразу же понимает, что речь идёт не о конкретных персонажах с ментальными особенностями, но обо всём человечестве с его, подчас, прекрасными, добрыми мечтами…
Спектакль «Сны моего Отца» создан по четырём сказкам Р. Михайлова. Сказка «Сны моего отца» (у писателя с маленькой буквы) обрамляет остальные истории (инсценировка Евгения Гельфонда и Константина Талана). Обрамление это позволяет вывести в сценическом действии трёх сквозных персонажей – собственно отца, который в спектакле НХТ – Отец (А. Майер), мать (Евгения Зенизина), которая здесь – Мать и Володю (Андрей Гилимьянов) – демобилизовавшегося солдата времён афганской войны, который идёт к Отцу. У Михайлова Володя – сын странного человека, который давно живёт в другом городе, вдали от семьи и смотрит за людей их дурные сны. Володя приезжает к отцу и видит его подвижническую жизнь. Отец Володи помогает людям «вылечиться», дарит им сны «хорошие». В спектакле Гельфонда отец, избавляющий от плохого, милосердно пытающийся «вылечить» человеческое бытие – сам Творец, а Володя, естественно, предстаёт уже не просто сыном в бытовом плане, но сыном – воплощающим в себе человечество. Мать таким образом, тоже не просто мама, но и Великая Мать, женская сущность, которую тоже можно представить в разных ипостасях вплоть до матери-Родины.
Возникает триединство – Творец, Родина и Человек, как их «сын». Запомним эти три образа, потому что в них – ключ к пониманию спектакля.
Отец и Мать «убаюкивают» Сына – «Спи, Володенька, спи» и то, что будет происходить на сцене далее – это сны, сны человечества, которые смотрит Отец.
Первый сон – сказка «Рыба» – наполнен христианской символикой. Провинциальный чиновник Семён начинает видеть большую рыбу, которая приходит к нему по ночам. И это не психическое отклонение, оказывается, Семён и в детстве видел рыбу и знал, что она вернётся к нему перед смертью. Символ Христа – рыба – подкрепляется и самой историей из детства Семёна, когда мама ведёт его в церковь и священник плачет, услышав историю о рыбе, понимая, что перед ним ребёнок, достигший особенного уровня просветления. Однако Семён проживает обыкновенную земную жизнь, лишь в конце её вновь возвращаясь к «рыбе», как к некоей небесной сущности, открывавшейся ему в детстве. Намёки на Христа явны в спектакле – и в том, как выстроены мизансцены (особенно с обмыванием ног Семёна), и в том, как, собственно, играет Семёна артист Клаудио Сальгадо. Его Семён спокоен, мягок, улыбается бесконечно доброй и понимающей улыбкой. Он пытается достучаться до своего друга и начальника (Алексей Пименов), но тот слишком занят земными грешными заботами, он просто не способен услышать Семёна.
Второй сон – «Свободный Тибет». «Идейный» парень с чудинкой – Вася (артист Анатолий Коробейников) лелеет мечту об освобождении покорённого Тибета. Он увлекает этой идеей двух ментально нездоровых молодых людей – Пошу и Улю. Они начинают своё «путешествие» через страны и континенты к Тибету. Этот первый сюжетный план кажется малопонятным, если не осознать главное: что такое «Тибет»? Тибет – это и символ горной чистоты, и мистический подступ к Шамбале, а также для некоторых «ищущих» – ложный ориентир. «Идейные», как их называет герой А. Майера, опасны тем, что придумывают цель, сообразуют с этой выдуманной целью свою жизнь и жизнь других людей, которые ради этой цели оказываются вовлечены в орбиту событий, тем, что не выбирают, в конечном счёте, средств для её достижения. Если Достоевский говорит о том, что жизнь нужно любить больше, чем её цель, для «идейного» человека просто любви к жизни без цели не существует, а, значит, мало и собственно любви. Цель может внушить страсть, а любовь – чувство бесцельное, но всепроникающее, бесконечное и единственно верное… Вася (музыкант-гитарист в спектакле), Поша, Уля, а также исстрадавшаяся с больной дочерью мама Ули проходят путь от преследования ложной цели – «освобождения Тибета» до спокойного понимания любви и её ценности в жизни, фактически к исцелению. Они начинают слышать и понимать песни ангелов. И пусть дорога их лежит через искажённое представление о мировых культурных зонах – «эстрадная» Франция, «попсовая» Америка, «болливудская» Индия, «туристический» Иерусалим (где они впервые начинают слышать отголоски ангельского пения) – они добираются до своего Тибета – чистоте души. А от того Тибета, который они шли «освобождать» веет холодом и на каком-то повороте возникает видение оккультизма и тоталитаризма. Образ Гитлера, репетирующего речь на фоне тканевой полоски с Тибетской грядой, воплощает ещё один «вечный» персонаж в спектакле.
Помните главную «троицу»? Так вот – есть четвёртый. В программке он обозначен, как Водитель. У Михайлова в сказочной повести «Золотаревские болота» (она легла в основу второго действия спектакля) присутствует философствующий водитель автобуса, который на самом деле оборачивается никем иным, как Лукавым. В постановке Е. Гельфонда образ Лукавого (Водителя) проходит через весь спектакль, как и образы Отца и Матери. Играет Водителя Константин Талан. Кто знает острую, интеллектуальную природу этого артиста, умеющего показать не театрально-сказочную, но пугающе-реальную сущность зла (например, в роли Петра Верховеснкого в спектакле «Бесы»), может себе представить, каким предстаёт его Водитель и каков эпизод с речью фюрера в его исполнении. Яркая и ясная манера игры К. Талана изобилует в этой работе броской театральностью. Но эта театральность не искусственна и напыщенна, она точна и выверена. Его Водитель – не человек, но при этом тем, кто не видит «дальше носа», он должен казаться именно земным, разумным человеком – простым, «своим в доску» рубахой-парнем. И из этого-то понятного «водителя», которого почему-то всё время «гоняет» женщина в платке (Мать), вырастает мистически страшный образ Гитлера – квинтэссенции лжи. Дорога Гитлера – ложный путь к «Тибету».
Суть освобождения Тибета – не в достижении этой иллюзорной цели, а в понимании того, что «свободный» Тибет» – это собственно твоя освобождённая для любви душа, обретшая горную и горнюю чистоту в звучании ангельской песни.
Второй акт спектакля представляет собой третий сон Володи. Сон, в котором Володя главный участник событий. Он попадает в странный мир некоей полузаброшенной железнодорожной станции, с которой нельзя уехать. Находясь на рубеже в пограничье между жизнью и смертью (его «афганская» форма и положение «дембеля» обретают вполне конкретный смысл), Володя встречает целый строй предков – русских воинов. Странный мужик Сидор (Павел Мохнаткин), «нарывающийся» на драку, в конце концов оказывается духовным проводником для Володи в мир смыслов русской истории, той самой «русской дороги» (как в песне И. Растеряева), которая роковым и священным образом связана для нас с защитой Отечества. И в какой-то момент Сидор в форме солдата Великой Отечественной войны становится в один ряд с монахом времён Куликовской битвы, героем 1812 года, казаком времён Первой мировой, санитаркой начала 20 века… Сестра Сидора Катя (Алёна Лугова) в спектакле Е. Гельфонда воплощает собой образ русской девушки – защитницы Отечества. Она тоже из тех «роковых сороковых», навсегда оставшаяся там, убитая немцами, но продолжающая жить в нашей благодарной памяти…
Казак в исполнении Алексея Зайкова как предок-отец предлагает Володе принять в «наследство» свечную лавку и лес. Лес – символ России, всей её истории, шум его деревьев – как песня бесчисленных человеческих судеб. Свечная лавка – это духовный форпост. Один наказ у отца – «Не продавай свечи лукавому». Как узнать его? А он тут как тут – водитель. Приходит и начинает искушать Володю. Искушать житейским здравым смыслом. Пугать тяготами и отверженностью подлинного духовного пути. Когда Володя уже почти дрогнул, когда он в великой муке пытается отгородиться от искушения, перед ним возникает древнерусский монах в очень точном исполнении Дмитрия Николенко. Он прогоняет Лукавого, а Володя повторяет и повторяет как молитву, завещанные ему ещё Сидором слова: «Сердцем думать, сердцем помнить, знать, уметь, работать, радоваться будешь»! Эта молитва, помощь монаха, словом, стойкость и вера помогают одержать верх над лукавым.
Как напоминает вся эта сцена «искушения» сегодняшнее состояние России, когда её искушают со всех сторон вольные и невольные, сознательные и не осознающие своего падения пособники лукавого! А ей нужно выстоять. Выстоять и вымолить прощение и благодать, очередной раз стать свободной от грибка, разъедающего внутренний строй жизни.
Володя в своей «афганской» форме тоже становится в ряд ушедших воинов, впереди новые Защитники, в одеждах нынешних войн и чаемых побед…
«Сны моего Отца» - не тот спектакль, на котором можно получить чистое удовольствие, хотя и от игры артистов, и от акварельной режиссуры ты это удовольствие, конечно, получаешь, но не в этом его эстетическая и нравственная цель.
Работа души, ума, памяти и сердца должна совершаться в зрительном зале так же, как она совершается на сцене – тогда совпадут энергетические потоки и родится то, что должно рождаться в процессе постижения серьёзных, глубоких вещей, а именно открытие пути не просто для размышлений, но, простите за тавтологию, - пути для открытий.
Если открытия случаются, пусть даже очень личные, на этом спектакле, значит, он достиг того, чего хотели его создатели. А открытия случаются.
И ещё. Это спектакль для смелых. Есть у Михайлова фильм – «Сказка для старых», а НХТ поставил сказку для смелых. Нужно мужество, чтобы войти в предлагаемый этой постановкой мир без страха, и быть готовым ко встрече с ангелами, а кому-то твёрдо «не продать» свечу! «Сердцем думать, сердцем помнить…»
